А как третья война

Часто 1 сентября занятия начинались с «Урока Мира». Присылали методички, классные руководители готовились. Сейчас, слава богу, ничего не присылали. И именно сейчас я подумал про этот урок.

 

 »…А как первая война — да ничья вина. 

 А вторая война — чья-нибудь вина.

А как третья война — лишь моя вина,  а моя вина — она всем видна…»

Булат Окуджава

Я родился в 1954 году. Точнее, меня родила моя мама, которая когда-то праздновала свой выпускной вечер в ночь с 21 на 22 июня 41 года. В ее классе было 20 мальчиков — вернулся один. Как у всех мальчиков, в детстве у меня было много военных игрушек: оловянные солдатики, разные пистолеты, даже ружье с деревянным прикладом. Тогда же мама познакомила меня с одним правилом, выполнение которого было — законом, точнее, невыполнение вызывало мамин гнев, после чего следовало какое-нибудь жесточайшее наказание. Позже я узнал название такого правила — табу. Мама никогда не говорила, что «незаряженное ружье иногда стреляет само» и всякое такое, она просто говорила — Никогда не направляй оружие на человека. Причем, говорила так, что у меня не возникало никакого желания задавать вопросы, типа — «Оно же игрушечное?». Табу. Еще у мамы был старший брат, который  в конце 30-х годов поступил в военное училище, прошел всю войну, получил звание Героя Советского Союза и еще несколько лет после войны, не возвращаясь домой, служил в Иране. Мама рассказывала, что как-то-спросила его: «Почему он никогда на военные праздники не надевает форму с медалями?». Я, особенно теперь, часто вспоминаю его ответ: «Я столько лет воевал, чтобы никогда больше не надевать ее»…

В 1961 году я поступил в школу, абсолютно не ведая ни о каком «карибском кризисе». Да и вообще, мне казалось, что война была когда-то очень давно. Мы тогда даже не понимали, что все наши учителя так или иначе сталкивались с войной, что хромающий на протезе физик потерял ногу на войне и что географ, прекрасно рассказывающий нам про разные  страны, знал о них не понаслышке. А директриса командовала разведротой… Только поле убийства Кеннеди я реально столкнулся с другой жизнью, которая до тех пор меня не касалась. Тогда мне стало известно про то, что  буквально пару лет назад мир стоял в двух шагах от новой войны, что тогда казалось совершенно невероятным. Потому что мы уже вовсю пели «Хотят ли русские войны» (1961), появился  «Бухенвальдский набат» (1963), который без слез петь было невозможно. По телевизору показывалась хроника про Хиросиму и Нагасаки. Чуть позже (1965) выходит «Обыкновенный фашизм». И наконец (1965), День победы становится нерабочим днем, то есть, праздником. И еще эти слова, а чаще я их слышал, как тост — Только бы не было войны… По правде говоря у меня, да и моих сверстников, он вызывал улыбку, как старческое брюзжание. То есть, о чем вы, ну, какая война? Всем же ясно, что это повториться не может! А тут с холодной войны постепенно стал происходить разворот, договора разные о разоружении. В школе на НВП (начальная военная подготовка) бесконечно показывали плакаты с ядерным взрывом, поясняя смертельную опасность такого оружия для всего человечества. И эта шутка, когда отставному военному, обычно ведущему такие уроки, какой-нибудь острослов задавал вопрос: «А правда ли, что ядерная  бомба всегда попадает в эпицентр своего взрыва?» и получал ответ: «Как правило, да», еще больше подчеркивала невозможность никакой  войны, а уж тем более ядерной.

И когда в 2014 году я вдруг стал слышать залихватские тексты телеведущих, депутатов, позже премьер-министров, глав государств, причем иностранных также, о выяснении отношений с помощью ядерного оружия,  я просто обалдел! Я написал это слово и понял, что это именно то слово. Они что, сошли с ума?

В середине 80-х, когда я уже работал в школе, мне дали прочитать статью замечательного русского мыслителя–философа, литературоведа, публициста, политика — Юрия Федоровича Карякина «Не опоздать!» (Одна посылка — бесконечность следствий). Мы даже пробовали придать этому пронзительному тексту, а по сути — проповеди, некоторую театральную форму. И сейчас, накануне годовщины начала войны я хочу напомнить о том, что написал Юрий Федорович Корякин.

 Конечно, это лишь выдержки из его текста, но и они более чем красноречивы.

И еще. Я попросил учеников 6-11 классов моей школы написать небольшое эссе «Хотят ли русские войны?». Почти никто из них до этого не знал про песню Эдуарда Колмановского и про стихи Евгения Евтушенко. Понятно, что это также выдержки, но никаких исправлений.

Не опоздать!

Ю. Ф. Карякин

Есть горькие слова: «Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания». И не верится, что это — Ламарк, 1820 г.

Есть и такие, не менее горькие, слова: «Можно сказать, что мы живем на острове, сделанном из пироксилина. Но, благодарение богу, мы пока еще не нашли спички, которая подожгла бы его». Это — Вальтер Нернст, физик, нобелевский лауреат, год 1921-й. Но этому уже веришь, потому что знаешь: очень скоро, всего через 24 года, «спичку» не только нашли, но еще скорее организовали изобретательство и производство таких «спичек», способных уничтожить весь мир.

Известно: чем меньше посылок и больше следствий из них, тем содержательнее теория (сформулировано Анри Пуанкаре). Но сейчас перед нами — одна-единственная сухая и жестокая посылка, одно-единственное «дано»: человеческий род, вся жизнь стали практически — технически! — смертными. Это «дано» означает возникновение совершенно новых координат, ориентиров, критериев как мировоззрения, так и всей деятельности нашей. Эта посылка влечет за собой следствия неисчислимые. Вот лишь несколько из них.

1. Раньше у нас действительно была в запасе вечность, и мы жили как бы по песочным часам: проходил день, год, век — мы переворачивали их, и время начиналось заново, текло, как прежде.

Раньше все расчеты, все надежды людские на лучшее будущее опирались на незыблемое убеждение в том, что будущее вообще будет непременно, а потому, рано или поздно, будет и лучшее будущее; в крайнем случае, допускали только его отсрочку.

Веками, тысячелетиями люди учились и выучились — не слушать, не выслушивать, не дослушивать, не понимать друг друга.

Веками, тысячелетиями люди учились и выучились главным, решающим аргументом споров своих считать огонь, нож, пулю, казнь, войну, короче — убийство. Убийство — как критерий правоты, критерий истины…

Но тем самым люди и оказались перед выбором: либо выучиться слушать и понимать друг друга, пожелать этого как спасения и счастья, относиться к каждой личности, к каждой народности, к каждой расе как к неоценимому достоянию человечества, либо погибнуть в самоубийстве. И сейчас мы должны вспомнить, откопать, оживить, «преувеличить», если угодно, все до единого светлые моменты в истории людей, народов, человечества, моменты действительного миролюбия, взаимопонимания, спасительных, мудрых компромиссов.

Наше время таково, что «идеализм» (не в философском, конечно, смысле, а именно от слова «идеал») и становится единственно реальной, то есть спасительной политикой, а безыдеальная, бездуховая, безнравственная политика делается буквально самоубийственной.

2. Да, раньше веками, тысячелетиями все мироощущение, все мировоззрение наше  основывалось на том, что хотя отдельный человек смертен, зато человечество практически бессмертно. Человек умирает. Но остаются дети. Остаются плоды труда его. Будут жить другие люди, народ, человечество. Есть историческая память.  Даже трагедия вымирания, гибели какого-либо племени, народа, государства, целого общества, цивилизации целой восполнялась жизнью других племен, народов, государств, цивилизаций.

Работал и все совершенствовался именно этот механизм сознания, механизм, словно бы рассчитанный самой природой, запрограммированный ею именно на практическое бессмертие человечества, на практически бесконечное его развитие, — механизм примирения со смертью отдельного человека

 Но чем может восполниться смерть всего человеческого рода? Над кем это будет «победа» и чья?

Как «завести» и пустить на полную мощность механизм непримирения со смертью рода? Неужели нет его вовсе? Или — разладился за долгой ненадобностью?

3. Есть немало софизмов (хитрых уловок, придающих вид истинности ложному утверждению): лучше быть мертвым, чем верующим (или неверующим), христианином (или не христианином), мусульманином (или не мусульманином)…

И ведь слышим мы это не только от фанатиков, но и от обыкновенных банальных словоблудов, циников.

Лучше быть разными в жизни, чем одинаковыми в смерти, — человечество поистине выстрадало эту простейшую и мудрую, спасительную, возвышающую людей истину, выстрадало ее немыслимо, непостижимо дорогой ценой, выстрадало, что сама эта разность, сами эти различия между людьми, народами, нациями, расами, странами и есть условие всеобщей жизни человечества, условие ее развития, иначе говоря: эти различия и есть живая жизнь реального человечества. Быть разными в жизни и значит — жить.

Вы убеждены, что ваш образ жизни хорош и даже лучше других (для вас лучше)? Превосходно.

Вы хотите силой, угрозой, , войной навязать его всем? Это и есть сегодня убийство и самоубийство человечества. Нельзя превращать исторический спор о том, чей образ жизни лучше, в войну, то есть в смерть всякого образа жизни вообще.

Нет, различные противоречия не отменишь и сегодня, но способы, методы, пути, формы их разрешения не могут не меняться, и, во всяком случае, они должны быть подчинены главнейшему — сохранению жизни рода человеческого, жизни вообще.

 Мы должны создать инструмент для отыскивания разумных компромиссов.

Благородна, прекрасна, естественна жертва жизнью своей ради ребенка, матери, друга, любимой, ради людей, родины, народа, ради правого дела, ради истины, чести, человеческого достоинства, ради человечества и самой живой жизни. Такая жертва веками воспевалась и воспевается как подвиг. И чем были бы люди без таких подвигов?

Преступна, безобразна, бессмысленна, противоестественна жертва жизнью всего человеческого рода ради… ради чего?! Нет и быть не может ничего на свете, ради чего можно было бы принести такую жертву. Нет и быть не может такой идеи, которая оправдала бы эту жертву.

Так чего же ради? Ради смерти?! Лучше быть всем мертвыми, чем всем живыми?! И какой смысл, какая разница в том, с какими лозунгами на устах погибнут все?! Какое, какое значение будет иметь в этот последний момент жизни человечества любой лозунг: «Лучше быть мертвым», «Есть вещи поважнее мира», «Да здравствует…» Чтó «да здравствует»?! Кто, где, когда будет «здравствовать»?! «Да здравствует… смерть»?! Спросили бы о лозунгах у хиросимцев, у ста тысяч хиросимцев в момент их убийства…

4. Когда новые факты технической возможноссти уничтожения человечества, пробились, ворвались к нам, настигли нас и заставили себя признать, они потрясли нас так, как ничто и никогда еще не потрясало.

Как? Самоубийство всего человечества? Гибель всей жизни земной? Всей прошлой, настоящей, будущей культуры? Нерождение бесконечных будущих поколений? Человек, высшее проявление жизни, «венец творения», может уничтожить как таковую всякую жизнь?!

Нет, это слишком, слишком противоестественно. 

Невыносимо трудно, порой почти невозможно осознать все это. Но еще невыносимее осознать, что новое «дано» — это «дано» навсегда. К прежней, гарантированной бесконечной жизнью, эпохе — не вернешься.

Слишком хрупкой оказалась жизнь человечества и вся земная жизнь, и мы знаем еще далеко не все опасности, подстерегающие нас. Земля превратилась как бы в «лабораторию», и какой-нибудь опрометчивый эксперимент, какой-нибудь непредвиденный взрыв может оказаться роковым. История навсегда стала борьбой за историю, жизнь человеческого рода — борьбой за жизнь,  за жизнь природы. Будущее отныне нам не дано-даровано — его надо, защищать, завоевывать…

Есть такие вещи, которые и для отдельного человека абсолютно непостижимы никаким иным путем, кроме непосредственной встречи его со своей смертью, и только тогда он делает самое-самое главное и самое простое открытие из всех дарованных человеку: открытие бесконечной ценности жизни.

5. Взять весь комплекс человеческих качеств, чувств, страстей, положительных и отрицательных. Ум и глупость, знание и невежество, бескорыстие и корысть, мужество и трусость, доброжелательность и зависть, благородное честолюбие и ненасытное тщеславие, честность и бесчестие, совесть и бессовестность, красота и безобразие — все эти качества играют сегодня новую роль, все они несравненно «тяжелее» весят на чашах новых весов, на чашах жизни или смерти, все они неис- следимым образом «суммируются», и результат этого «суммирования» и станет судьбой человечества и Земли.

Но ведь это фактически и есть вопрос об объективности законов нравственности.

Что такое объективность законов вообще? Это не только независимость их от человека, это еще и зависимость человека от них. Объективность законов в том и состоит, что если не считаться с ними, то они рано или поздно, так или иначе, прямо или косвенно напомнят о себе, напомнят сурово, отомстят за себя, заставят себя признать, хотя бы от противного, хотя бы через катастрофу.

Но есть ли объективные законы в самой субъективной области человеческих отношений — в области нравственной? Есть — утверждали многие мыслители. Они проявляются самым непосредственным образом на судьбе данного человека, на судьбе его родных, близких, на судьбе его племени и нации, наконец, на судьбе всего рода человеческого рода.

Есть — доказала вся мировая художественная литература (включая фольклор), от древневосточных и древнегреческих трагедий до «Братьев Карамазовых» и «Воскресения». Ведь вся эта литература постоянно и все глубже моделировала художественно судьбу человечества на судьбе одного человека, связывая, как никто, личность с родом, а это и есть объективная связь, объективная закономерность.

Существует кардинальный факт: веками, тысячелетиями одни и те же произведения читаются с неослабевающим (а часто с нарастающим) живым интересом — почему? Да потому прежде всего, что задеваются самые глубокие, сокровенные, живые струны совести, которые и существуют в людях все эти века и тысячелетия, — и это ли не объективность?

Есть объективные законы нравственности. Есть, и они реализуются с такой же необходимостью, как и законы физики. И нарушение их карается с такой же неизбежностью, с какой карается человек, решивший в опровержение закона земного притяжения прыгнуть с Останкинской башни.

Однако надо признать, что веками, тысячелетиями существовал довольно сильный аргумент против этого, а именно: неисчислимые примеры успеха «любой ценой», неисчислимые реальные победы принципов «все дозволено», «цель оправдывает средства», неисчислимые случаи безнаказанности всевозможных преступлений. Этот аргумент наглел из века в век и выступал все более победоносно.

Этот наглый, «победоносный» аргумент сейчас наконец бит, но бит ценой самой дорогой из всех возможных: нарушение объективных законов нравственности стало смертельно опасным для всего человеческого рода. Бессовестность погубит, совесть спасет — и уже не только отдельного человека, нацию, а все человечество, и погубит или спасет уже не только нравственно, духовно, но тем самым и физически. Веками и тысячелетиями невидимые обыкновенным глазом нравственные законы обрели вдруг физическую осязаемость и силу.

6. Но ведь правда и то, что обжигает иногда и леденит вдруг такая ночная мысль: а не живем ли мы, не замечая того «дано», не ведая о том«дано», не желая, боясь ведать, двигаемся лишь по инерции, заключены в корабль, который действительно уже летит не туда, а мы, внутри, заняты своими делами, расчетами, обидами. Надеждами — а зачем?  Оно, время, еще есть, течет, несется сломя голову…

Но оно — мертвое, необратимое, в нем уже ничего, ничего нельзя сделать, ничего изменить, и никому уже не повернуть, не перевести корабль на другую — спасительную — орбиту…

Эта мысль обессмысливает все. Это чувство оцепеняет.

Но его, это чувство, надо высказать, ее, эту мысль, надо вытащить наружу, чтобы стряхнуть.  В ней есть страшный соблазн и страшный секрет. Всмотримся, разглядим, не побоимся признать: и соблазн, и секрет чудовищно просты — снять всю ответственность с себя, с себя лично. И ничего, ничего больше за этим абсолютно не стоит. Страх ответственности (тем более что беспримерной). Соблазн безответственности (тоже беспримерной). И все. Убежать, дезертировать в алиби.

Алиби — отсутствие человека в данном месте в данный момент, там и тогда, где и когда совершается преступление. Но сегодня, сейчас, на Земле готовится (да, в сущности, уже идет, уже совершается) самое-самое страшное преступление против человечества, против жизни всей, против Земли. Все, все это знают: вот где (вся Земля) оно готовится, вот когда (сейчас, сейчас!) оно грозит произойти. Все мы живем на этой Земле, в это время. Никто не может сказать: «Меня здесь сейчас нет, я ничего об этом не знаю». Какое тут для кого может быть алиби? Уже и уголка нет такого в пространстве, уже и щели нет такой во времени, где можно было бы его, это алиби, найти и спрятаться с ним. И преступники главные все известны: все те, для кого «есть вещи поважнее мира», все те, кто исповедует «лучше быть мертвым», все те, кто проповедует «победу» в ядерной войне. Равнодушие и трусость по отношению к ним, главным преступникам, — тоже преступление.

Нынешнее реальное время-пространство — это время-пространство либо самого большого преступления, либо самого большого подвига, но во всяком случае это время-пространство — без алиби.

Хотят ли русские войны?

Николай, 6б

Хотят ли русские войны?! Я считаю, что нет.  Нужно ли нам не знать родителей? Как нам придется жить? Как мы будем есть? Дети бы уходили на войну. Что изменит война? Война только и может разрушать семьи, как было в Тарасе Бульбе. Погибнут миллионы людей. Кто-то вообще может скинуть атомную бомбу, тогда помрет полмира людей. И не дай бог, найдётся другой, кто ответит на этот удар. Тогда не будет второй половины. Во и все. Я категорически против войны. Это бессмысленно.

Софья, 6а 

Тот человек, который хочет войны, хочет смерти. Сказать про всю страну и нацию нельзя. Русские разные бывают. Случайным образом на войне может умереть родственник каждого из нас. Что бы вы испытали, если бы не ваших глазах убили вашу мать?

Ксения, 6а

Сейчас, когда мы ходим по дороге, земле, мы бросаем мусор и не дорожим нашей страной, за которую сражались миллионы людей. Сегодня для нас крошка хлеба- пустяк, но когда была война, крошка хлеба- пир горой, глоток воды- целое озеро. Завтра мы можем поссорится с друзьями или подружиться, а в то время завтра мой друг мог остаться в живых или умереть на твоих глазах. Так вот, хотят ли русские войны? Нет. И больше никогда не хотим.

Илья, 10

Война — это обыденность, а точнее инстинкт человека. Человек без войны- не человек. В природе это называется естественный отбор, именно во время войны образуются или исчезают государства. Как писал Никколо Макиавелли: «Войны нельзя избежать- ее лишь можно отсрочить». И как показывает горький опыт мировой истории, чем дольше промежуток, тем дольше и ожесточённее война. Мой сосед прошел Афган, получил травму, после чего, вернувшись в Россию, он не получил от государства ничего, кроме наградного штык-ножа с гербом.

Жанна, 10 

Я думаю, что нужно четко разграничивать народ и государство. Народ — обычные люди, как я, как вы, и мы все нуждаемся в любви, благополучии, счастье. Войны тут точно не к месту. А государство… А кто его знает? То, что говорят по телевизору, и то, что есть на самом деле, быть может, совершенно разные вещи. Но я не хочу никого осуждать, я хочу сказать про человека. Может это прозвучит глупо, но человек (вне зависимости от национальности или пола) и хочет, и не хочет войны одновременно. Вот даже взять детей: хотят иметь много друзей, но при этом любят ссориться по пустякам. Так и во взрослой жизни. Это действительно наша натура, в нас заложено желание воевать.

Обратная сторона этого вопроса — это патриотизм. Человек идет на войну, защищая свою страну. По-моему, в современном мире это иллюзия. Человек идет на смерть как марионетка. В этом уже давно нет патриотизма. Кажется, что это обман (или самообман).

Екатерина, 7а

Кто же хочет войны? Уж точно не разумные люди. Хотя глобальный конфликт чаще всего образуется между ними.Но как же тогда получается война? Сама собой. Почти случайно.А иногда по прихоти самоуверенного человека, который по воле случайности оказался у власти. А русские? Хотят ли русскиен войны? К сожалению, сейчас провоцируют русских воевать.Но мы не должны поддаваться на провокации. Нам стоит быть разумными и бдительными людьми, не допускать случайностей и ошибок, помогать друг другу.

Амели, 10.

Мой прадедушка (1920 г. р.) Иван, когда его спрашивают о войне, говорит, что это не просто боль, страдания и потери, но и огромная человеческая глупость. Он сожалеет и скорбит о потерях, которые принесла война, утверждает, что если бы он мог решать судьбу нынешнего поколения (развязывать войну или нет), то он отдал бы всё, чтобы её не было. Но проблема наших современных соотечественников в том (на мой взгляд), что они не хотят прислушиваться к тем, кто испытал этот ужас на себе.

Русские не хотят войны (в большинстве своем), но будут ли их спрашивать? Будет ли правительство задавать вопрос народу: «Хотите ли вы войны?»

Настя, 6б.

В России нет ни одной семьи, у которой никто не воевал. Война — это то, что всех нас объединяет. Война делает несчастливыми всех. И тогда после войны мы можем все почувствовать себя одинаково. Мы можем пожалеть друг друга и посочувствовать. И задуматься над тем, что война — это очень плохо.

Мне кажется, что война — это необходимый процесс в жизни человечества. Это разрушение и смерть, конец и начало. Но всё-таки, конечно же, это плохо. Когда мы соглашаемся на войну, мы слишком многим жертвуем. Поэтому, я считаю, что надо найти другой, более мирный, необходимый процесс.

Елизавета, 7а

Война — это жертвы, боль, голод и потери. Как много мужчин, уйдя на войну, не вернуться к своим любимым? Как много женщин погибнут под пулями и бомбами, так и не увидев своих любимых вновь. Как много плодотворных людей, которые помогали экономики и промышленности страны упадут духом или умрут? Как много гениев уедут в другие страны. Ответ: тмиллионы. Нужны ли эти жертвы России? Конечно же, нет.