Школьный психолог не всесилен

Фотографии: Depositphotos / Иллюстрация: Юлия Замжицкая

О школьных психологах вспоминают, когда происходит очередное чрезвычайное происшествие: мол, куда смотрели — у вас же под носом социально опасный элемент! Но справедливо ли утверждать, что такие трагедии, как стрельба и поножовщина в школах и вузах, — это исключительно их недоработка? Разбираемся вместе с педагогами-психологами Ларисой Роменской и Ларисой Хамзиной.

Ловушка для психолога

Есть мнение, что школьный психолог — кто-то вроде волшебника, который способен решить практические любые проблемы. Но это серьезное заблуждение, считает Лариса Роменская: пока в школе один психолог на 1000 учащихся, ни о каких чудесах не может быть и речи.

С этим согласна и ее коллега, Лариса Хамзина:

«Школьный психолог может гораздо меньше, чем кажется со стороны. В его арсенале — небольшой список мероприятий: профилактический лекторий, семинары для родителей и психологические уроки, диагностика для детей. Но даже если выявится, что с ребенком что-то не так, то нет гарантии, что будут приняты дальнейшие меры».

С 2013 года, в рамках закона «Об образовании», психолог обязан иметь согласие на работу с обучающимися. Его дает родитель в письменном виде в начале каждого учебного года. При этом наблюдается интересный эффект: чаще всего от услуг школьного психолога отказываются те, чьим детям обучение дается сложнее других. Такие родители находятся в оппозиции к школе, а ребенок копирует их поведение. В результате — негативное отношение к учебе, одноклассникам, учителям, педагогу-психологу и школе в целом. Об этом вспоминают после очередных школьных трагедий, но до сих пор никаких изменений нет. 

Получается, что психолог связан по рукам и ногам, ведь даже если он и определит отклонения, то может только порекомендовать обратиться к специалисту. 

Распознать и обезвредить

Питер Лэнгман (Peter Langman) — психолог, исследователь, ведущий американский аналитик и эксперт по проблеме «школьных стрелков» — считает, что составить психологический портрет потенциального скулшутера крайне сложно. Это как будто бы социализированные подростки, они ничем не отличаются от остальных.

Но если ребенок резко изменился — это сигнал, что в его психике что-то пошло не так. И здесь только родители решают, идти на консультацию к специалисту или нет. Оказывать психиатрическую помощь и проводить диагностику до 15 лет нельзя без согласия родителей, а после — без согласия самого человека. Так определено в законодательстве.

«Родители не готовы признать, что у их ребенка что-то не так. Безопаснее сделать вид, что все хорошо, а лучше обвинить школьных психологов — мол, «сами вы психи». И уж тем более никто по доброй воле не поведет ребенка на прием к психиатру. Это же клеймо на всю жизнь. Мой ребенок нормальный — и точка!», — делится Лариса Хамзина. 

Родители наркоманов, суицидников и скулшутеров признают ситуацию, когда уже все случилось — они до последнего не замечают очевидных фактов: появления дома шприцов, вспышек агрессии и прочих признаков. И недоумевают: все же было хорошо, ничто не предвещало беды. Например, в интервью «КП» мать «пермского стрелка» заявила, что у нее был идеальный ребёнок, он никогда не пил спиртного и не курил. Никаких отклонений в психическом состоянии, а уж тем более агрессии, она не замечала. 

«К сожалению, психолога приглашают уже на этапе «Спасайте!». Если случилось что-то, тогда пригласите нам психолога в кабинет, пусть он ответит: что было сделано и почему вовремя не выявлено?» — сетует Лариса Хамзина.

Только все вместе

«Ребенок не просто так решается пойти на крайние меры. Перед этим в его жизни одна за другой происходят неудачи, насмешки одноклассников, давление учителей, нагоняй от родителей. И все это — на фоне неустойчивой детской психики. Собственных ресурсов недостаточно, опоры под ногами нет — ощущение, что висишь над пропастью. Тогда он решает, что его жизнь и жизнь окружающих ничего не стоит», — говорит Лариса Роменская.

Можно сколько угодно усиливать меры безопасности, как предлагает Минпросвещения: соорудить высокие заборы, пустить по верху колючую проволоку, поставить на входе рамки-металлодетекторы, не выпускать детей во двор. Но если у ребенка беда, и он не может справиться с ситуацией, это его не остановит.

Тем не менее, шанс предупредить проблему все же есть: при условии, что родители, учителя и школьные психологи объединятся и начнут работать вместе как партнеры.

«Особое внимание стоит уделять детям с длительным депрессивным состоянием и суицидальными мыслями. И обязательно проводить просветительскую работу среди родителей, «на пальцах» и понятных примерах рассказывая о норме и отклонениях от нормы. Тогда количество ЧП с нашими детьми уменьшится», — считает Лариса Роменская.

На Западе в школах ведется просветительская и психологическая работа со всеми учениками и родителями. С раннего возраста ребенок знает, что такое травля и к кому обратиться, если возникла такая ситуация. В Америке действует программа No Bullying Schools. Ее организаторы разработали специальное приложение — учащиеся могут оперативно и анонимно сообщать администрации школы о случаях буллинга. 

В России антибуллинговое движение только-только зарождается — в этом направлении работают АНО «БО «Журавлик» и благотворительный фонд «Шалаш». Есть программа «Травли NET» — на сегодняшний день в ее рамках проведено более 5000 вебинаров для учителей и около 20 тренингов для школьников. 

«Родители, учителя, школьные психологи — это тыл любого ребенка. Только в одной связке мы можем помочь, когда ему плохо или сложно. В одиночку психолог не справится. Психолог — не Бог, но в союзе с родителями и учителями поможет ребенку обрести внутреннюю силу», — уверена Лариса Хамзина.