«Я научилась выбирать себя»: как учитель преодолела выгорание и вернулась в школу

Фотография: Pixabay. Иллюстрация: Юлия Замжицкая

Римма Раппорт — учительница русского языка и литературы из Санкт-Петербурга. Она была главным редактором по русскому языку в СберКлассе, около шести лет работала в Сириусе, в различных образовательных центрах. Довольно долго, уже становясь известной, она преподавала в обычной школе. Светлане Моториной, просветителю, коучу, автору telegram-канала «Учимся учить иначе», Римма рассказала о том, как она победила выгорание. 

Из гуманистической педагогики в систему

Мой педагогический путь начался не в школе, а в летних лагерях гуманистической направленности, куда я ездила с 14 до 16 лет. Там с нами работали соратники и ученики Димы Зицера. Сам Дима однажды приезжал на заседание органа детского самоуправления, в котором я состояла. 

Самое крутое, что со мной случилось в тот период, — это Школа педагогики. Нам на тот момент было по 16-17 лет, мы всё ещё ездили в лагерь как дети, но организаторы поняли, что мы выросли. Нас решили обучить быть вожатыми. Занятия были построены на идеях гуманистической педагогики. Всё то, что Дима Зицер сейчас, став известным, открывает взрослым людям, я узнала и приняла ещё, будучи подростком, это система, в которой я выросла. 

Оглядываясь назад, понимаю, что из нас делали свободных, критически мыслящих молодых людей.

Несколько лет я работала ведущей, вела кружки, варилась в ценностях гуманистической педагогики. В 20 лет я оттуда ушла, в 21 год окончила РГПУ имени А. И. Герцена и пошла работать в школу. В этом году мне исполнилось 32 года, получается, что я в школе чуть больше 10 лет. Почему я так подробно рассказываю про свой опыт до школы? Это важный фактор.

Я пришла в школу с установками, которыми прониклась не в школьной среде. Это меня спасает до сих пор, но это меня и убивало.

Я работала в разных школах. Не потому, что я — типаж прыгающего сотрудника. Причина в другом. Некоторые мои однокурсники тоже пошли в школу, но после первого же года уволились. Не смогли со своими ценностями органично встроиться в систему. Я сделала иначе.

Я тоже сразу столкнулась с системой. Ну, например, завуч могла спокойно прийти к тебе на урок и орать на тебя при детях, могла ни с того ни с сего перепроверять за тобой тетради, являясь при этом учителем совсем другого предмета. 

В какой-то момент я поняла, что плачу каждый день, что после работы мне плохо. 

Это был ужасный опыт, поэтому я ушла через год. Но не из системы, а в другую школу. Точнее, сразу в две, и в вполне симпатичные. Потом был декрет, откуда я вышла в школу на моей улице, так как ездить через весь город в свои прежние две из-за маленького ребёнка стало трудно. То есть критерием выбора была банальная шаговая доступность. Именно в четвертой школе и случилось моё выгорание. 

Пять шагов к выгоранию

Причин было несколько.

1. Ценностный конфликт

В четвёртой школе я продержалась 3,5 года и всё это время была во внутреннем конфликте с ней, чувствовала себя инородным элементом. Собственно, я им и была. 

В этой школе случилось то, что теперь, имея больше опыта, я не одобряю — моя дружба с детьми против взрослых. Сейчас я уверена, что на это нельзя идти. Но в то же время я понимаю, что в школе, где ты каждый день детям плохо, где с ними происходят неприемлемые вещи, невозможно по-другому. Ты неминуемо встаёшь на их сторону, становишься неправильным взрослым, борцом с системой. 

Это красиво в педагогических фильмах, а в реальной жизни никакой романтики в этом нет. В жизни нужен костяк из правильных взрослых, которые на стороне детей. Если ты такой один, красивый и в белом пальто оппозиционер, ты сам становишься подростком, тебе всё время тринадцать. А детям нужен взрослый.

В чём состоял мой конфликт? Меня постоянно пытались учить тому, чему я не была готова учиться. Например, мне буквально пришлось спорить о том, что детей перед уроком совсем необязательно поднимать, я не видела в этом никакого смысла. В качестве аргументации я приводила исследования, источники, ссылалась на известных педагогов-учёных, таких как Роджерс, Дьюи, а завуч, с которой я спорила, не знала этих имён.

Мне постоянно повторяли: «С ними надо построже», — а я не понимала зачем. Безусловно, я выглядела как выскочка. Раздражал мой свободный подход, бесило то, что я не поддерживала травлю, если сталкивалась с ней, что дети любили меня и мой предмет. 

2. Отсутствие признания

Когда я работала в этой школе, четвёртой в моей карьере, в параллельной реальности со мной происходило много интересного. Но в школе этого как будто не замечали. Я завела блог на Меле. Писала про свои подходы, уроки, педагогические взгляды. У меня вышла разошедшаяся в интернете статья с несколько провокационным названием «За что я ненавижу школу». За несколько лет до прихода в эту школу я окончила магистратуру в СПбГУ, писала магистерскую у Елены Ивановны Казаковой (она стояла у истоков СберКласса), затем поступила на ту же кафедру в аспирантуру. 

Моя сильная сторона — я умею классно придумывать задания. Этому и была посвящена моя магистерская диссертация. Я научилась придумывать интересные задания в промышленных масштабах. Меня привлекали в проект РЭШ, я стала соавтором учебника Л. А. Вербицкой по русскому языку. Позже меня заметили внутри Сбера, и я стала главным редактором по русскому языку в Сберкассе.

Это была парадоксальная ситуация. Ты внутри своего сообщества уже довольно заметный человек, тебе доверяют интересные задачи, у тебя классные проекты. И при этом в собственной школе с тобой продолжают общаться, как с пустым местом, будто ты ничего не знаешь и не стоишь.

3. Созависимые отношения с классом

Я от природы очень эмпатичный человек, но в какой-то момент я переборщила с эмпатией. Мой класс стал занимать всё моё время. Я постоянно водила их куда-то после уроков, приводила к ним интересных людей, при этом я не была классным руководителем. Мы бесконечно общалась в чате. Они приходили ко мне всей толпой домой, а один из самых сложных учеников приходил под окно поздравлять меня с днём рождения в ковид. Всё это было очень близко, слишком близко. Я постоянно о них думала, об их конфликтах, о том, как помочь их решить. А историй там было много.

Апогеем стала травля школой одной из моих учениц. Сейчас это успешная блогерша-миллионник в Тик-Токе. В 7 классе она завела себе нельзяграм-аккаунт с эротическим контентом. Там быстро образовалось 25 000 подписчиков. Я испугалась, так как это небезопасно. Но посчитала, что не имею никакого морального права чему-то её учить, решила, что лучшей стратегией будет просто об этом знать, иметь в виду. Единственное, что я сделала, я поговорила с девочкой. Я сказала, что не выношу никаких оценочных суждений, это её дело, но лучше убрать персональные данные со страницы.

Но нельзяграм-аккаунт всплыл, и её затравили учителя. Они говорили гадости ей в лицо, за её спиной. Могли прийти на урок и говорить о ней в её отсутствие. Распускали сплетни. Я подолгу разговаривала по телефону с её мамой, объясняя, что надо быть на стороне ребёнка и что многие действия школы неправомерны.

4. Потеря любимого класса

Ещё одним фактором моего выгорания стало то, что этот мой любимый класс рассыпался. Случилось это так. Когда ребята перешли в девятый класс, началась пандемия. Мы все так же постоянно были вместе. Даже по вечерам собирались онлайн, я читала им вслух «Героя нашего времени» и «1984». Всё это было очень душевно. 

А потом произошло две вещи. Во-первых, пандемия многим детям показала, что школа — отстой. Лучшие, самые яркие дети не вернулись, они поняли, что можно не протирать штаны в школе, ушли на домашнее обучение. Были дети, которые хотели ходить только на мои уроки. Понимаю, что сейчас звучу опять как прекрасный учитель в «белом пальто», но в каком-то смысле так и было. Во-вторых, начался десятый класс, те, кто остался в школе физически, были перераспределены. Я стала работать на два класса. Конечно, нашей прежней тёплой групповой динамики уже не было.

5. Конфликт с учеником

Последней каплей в моём выгорании стало то, что я не смогла наладить отношения с одним учеником. Выше я говорила о том, что быть единственным оппозиционером в школе — это плохо и даже нездорово, потому что ты становишься подростком. Вот именно эта позиция несёт в себе риски того, что дети ровно так будут тебя воспринимать. Если бы можно было сказать, что «учителя травит ученик», то это было оно.

Мальчик этот и раньше вёл себя деструктивно. А в мой последний год в этой школе он матерился с последней парты, срывал задания, повесил в классе портрет известного человека, зная, что это будет для меня триггером, мог уйти с половины урока, провоцировал наш чат. А я реагировала более эмоционально, чем стоило бы взрослому. Он показал мои сообщения родителям, и мама ходила к директору, призывая применить ко мне меры из-за моих высказываний. 

При этом я понимала, что он просто не знал никакого другого языка, кроме насилия. У него был отец-абьюзер, который терроризировал мать, держал в страхе всю семью. 

Я консультировалась с проектом «Шалаш», который помогает наладить взаимодействие с трудными детьми. Их лозунг звучит: «Не трудный ребёнок, а ребёнок, которому трудно». Мне говорили понятные вещи, рекомендовали выстроить систему правил и последствий, говорить с ним не языком наказаний, а языком ответственности. Однако я увидела, что говорить с ним про правила уже было поздно, я видела, как он постепенно превращался в то, кем стал, с 13 до 16 лет. Всё это надо было делать раньше и не мне одной.

В тот год я устроилась по совместительству в лицей. Он входит в ТОП лучших школ России. Теперь два дня в неделю я работала там, а два дня в неделю продолжала работать в основной школе. 

В эти дни я приходила после уроков, садилась на диван и не могла встать, у меня кружилась комната. Попав в лицей, в здоровую атмосферу, я заметила, что стала похожа на побитую собаку или ребенка, которого бьют. Я всё время ждала, что на меня будут орать, что меня будут унижать. 

Невозможно увидеть, что ты существуешь в среде, где нормализовано насилие, пока ты не вырвешься из этого круга в здоровую среду. В какой-то момент я неделю пролежала в кровати с ощущением, как будто у меня температура 38. Я не могла даже дойти до туалета. Я пошла к врачу, который в качестве рецепта выписал мне увольнение из основной школы. Я довела полугодие и ушла.

Возвращение в школу

Своё выгорание я особо не лечила. Само увольнение стало облегчением, правда, «отходняк» длился еще долго. Например, в новой школе у меня было около 60 учеников, а я так и не смогла запомнить имен. В терапии я была и раньше, с детства. Но вот после всей этой истории попробовала новый виток, групповую терапию. Мне помогло. 

В новой гимназии я уже не сближалась так сильно с классами. Нельзя сказать, что я научилась уходить с работы и оставлять школу в школе. Нет, скорее, я немного почерствела, пообтесала свою эмпатию. Ну, как почерствела? У меня в новой школе есть девочка в депрессии, у которой из-за определенных событий были суицидальные мысли. Я переписывалась с ней несколько месяцев до ночи. Но я это уже делала не из точки созависимости. Вернее будет сказать, что в этих отношениях мы интересны друг другу, я готова быть опорой и безопасным взрослым. Это возможно только при некоторой дистанции. 

Ты не меньше любишь детей. Нет, ты просто переносишь больше контакта в сферу предмета. Ты можешь быть для детей опорой через то, что любишь свой предмет, через искренний интерес к тому, что ты делаешь, и интерес к ним. Всё это можно оставить в рамках урока. 

Кажется, я повзрослела, научилась выстраивать границы. Есть такой миф, что, если ты выставишь больше границ, ты будешь холоднее. Это не так. Наоборот, правильно выстроенные границы помогают учителю и ученикам не быть вредными друг для друга. При этом я не жалею о своём опыте созависимых отношений. За то время я дала детям очень много. А они мне, возможно, ещё больше. Это был не самый здоровый опыт, но важный для обеих сторон. 

Ко мне как-то притягиваются дети с суицидальными наклонностями, дети, которым не хватает любви и поддержки. При всём моём движении в неправильную сторону, мне удавалось им помогать. Мне было важно прожить этот опыт как учителю. Я была неправа. Но иногда надо побыть неправой. Пересматривать свои взгляды нормально. Сейчас я учусь не быть спасателем, а быть опорой. Спасатель опорой быть не может. Заставляю себя не думать, что я единственный человек, который должен быть с этими детьми. Пожалуй, это главный урок, который я извлекла из тех отношений. Я научилась выбирать себя.

---

Материалы по теме:

• «И вот ты уже женщина в катышках, с грустным лицом»: история одного учительского выгорания
• Как понять, что у меня эмоциональное выгорание  —  и что с ним делать
• «Молодые учителя выгорают быстрее опытных»: история одного педагога

---