К другим статьям
Просветитель и публицист, автор telegram-канала «Учимся учить иначе» Светлана Моторина делится историей Члена Правления Лиги образования, учредителя и руководителя школы «Макарун», а в прошлом — владелицы консалтинговой компании Лолы Шурыгиной. Об опыте школьной травли и о том, как создать бережную среду для детей, рассказывает сама Лола.
В первый класс я пошла в классическую советскую школу, в которой у всех нас было четкое понимание того, почему мы здесь и что делаем. Ни у кого не было того, что есть у современных детей, — возможности и внутреннего позволения усомниться и задать вопрос. Учитель начальных классов была одновременно строгая, человечная, но дистанцированная, такая снежная королева. Не злая, просто преподаватель, который дает материал и следит за дисциплиной. В школу надо было сходить, до обеда там быть и вернуться домой. Это было не травматично, а никак.
Все мои негативные воспоминания связаны не столько со школой, сколько с восприятием себя. Я была стеснительным, чувствительным ребенком с требовательными родителями и с завышенными ожиданиями от себя. Мне было одиноко, неуютно и неинтересно. Я не подходила массовой школе, а она не была настроена на таких детей, как я.
Я пошла в пятый класс в легендарные девяностые. Отец не смог сохранить прежний уровень дохода, мама трудилась на трех работах. Семья стала другой, я перестала быть отличницей. Это был год троек, страданий над учебниками и непонимания, почему в один момент все рухнуло. Единственной моей поддержкой был наш классный руководитель — она разглядела во мне потенциал, сделала меня старостой и редактором стенгазеты. Ее внимание, любовь и неравнодушие меня спасали.
Но в следующем учебном году она ушла и все изменилось. В нашем классе образовалось два клана под предводительством девочек-лидеров. У одной была своя группировка из восьми детей и мощная поддержка одноклассников, а вторая была любимицей нового учителя, я подружилась с ней. Две эти звезды постоянно то ссорились, то мирились, делили мальчиков, конкурировали. Прилетало всем вокруг.
В какой-то момент меня стали избегать одноклассники. Сначала отношение ко мне было молчаливо-презрительным, потом пошли колкости и смешки. Моя подруга была самодостаточная, ее мало волновало чье-то мнение, она могла спокойно общаться с кем угодно, а я так и оставалась стеснительной и одинокой.
Я не умела защищаться, видимо, из-за моих реакций я стала удобной грушей для битья. Весь негатив, который одноклассники хотели бы вылить на мою подругу, они выливали на меня.
Помню межшкольный научный конкурс, который совпал с накалом страстей в классе. Меня назначили капитаном команды, в которую попали обе звезды. В какой-то момент мы достигли равного счета и должны были отвечать на последний решающий вопрос. Я вдруг стала ответственна за все и жутко растерялась. Я не знала правильный ответ. Обе лидерши дали разные варианты, и я выбрала по принципу дружбы. Он оказался неправильным, и мы проиграли.
Помню косые взгляды, ощущение провала и падения в бездну. Я — человек-ошибка. Я не оправдала надежд учителя и всего класса. Нас забойкотировали. Но кажется, что еще больше я бойкотировала себя сама.
Классная все видела, но не вмешивалась. Была просто учителем, а не наставником. Она не управляла групповой динамикой, никак не вникала в жизнь нашего коллектива.
Кульминацией стал один эпизод возвращения из школы. За мной гнались дети. Они что-то мне кричали, дразнили, чем-то в меня бросали. Меня догнали и лупили портфелем. Я пришла домой — а дальше в памяти не осталось ничего. Следующий кадр — я стою перед всем классом, также стоят два мальчика, которые были зачинщиками преследования, они под нажимом учителя извиняются передо мной. Меня подняли перед всем классом, подсветили, как прожектором, заставили формально передо мной извиниться — все это было неправильно. Мне казалось, что в глазах одноклассников я стала выглядеть еще хуже, я не понимала, как дальше с ними взаимодействовать.
В следующем учебном году мама перевела меня в другой класс на параллели. Там я не прижилась, ведь вместе со мной перешли и шушуканья. В восьмом классе я пошла в другую школу. Там всем было не до нас, пубертатных подростков, да и в целом взрослым было не до детей тогда. Классной нашей давно было пора на пенсию. Никакой воспитательной работы с нами не проводилось.
Я впервые получила понимание того, что я интересная, ценная и могу дружить с ровесниками только в институте. А до прочной внутренней опоры я дошла совсем недавно.
Мой школьный опыт убедил меня, что чувствительным детям нужна бережная среда, нужен взрослый, который их увидит, который не будет поддерживать атмосферу конкуренции. В моей жизни такого взрослого не было.
Мой старший сын такой же. Я не хотела отдавать его в государственную школу, возможно, я бы и нашла хорошую, но уровень моей тревоги был высок. Я знакомилась с частными школами в нашем районе, но в них меня удивил подход к родителям — никто не перезванивал, не вовлекал меня как маму. Это было странно. Когда сыну исполнилось 6,5 лет, я поняла, что я как родитель могу, хочу и должна создать для него другую школу. Так появился «Макарун».
Мне важно, чтобы в школе дети не чувствовали себя потерянными, непонимающими свое место в социуме. У ребенка может быть любящая семья, но этой опоры недостаточно для построения адекватного самовосприятия.
Равнодушие взрослых, когда они закрывают глаза на то, что происходит в классе, когда они просто дают знания и уходят домой, не интересуются детьми, я считаю преступлением против человечности.
В «Макарун» нет места травле, мы пресекаем ее зачатки. И это не только встречи, на которых мы говорим о проблеме, но и постоянная воспитательная работа, развитие мягких навыков и личностных качеств. С 2019 года мы внедрили технологию Кооперативного обучения и каждый учитель, который к нам приходит, сначала обучается этому. Ребята сидят на уроках в группах и постоянно перемешиваются — это и есть профилактика травли. К тому же она часто возникает из-за скуки, когда энергии некуда выплеснуться, но в нашей школе учиться нескучно.
Я не изучала, как работают другие школы, многое я делала интуитивно. Например, я сразу решила, что 30 детей в классе — это много, 8–10 — маловато для социальных связей, поэтому я сделала 16. Позже я узнала, что это средний состав эффективно работающей группы.
В нашей школе учителя только обучают и творят, а всю административную работу выполняет отдел заботы о родителях. Всем знаком образ замученного отчетами педагога, который чего только не делает — от администрирования класса до решения вопросов по поводу занавесок. Я решила, что так не годится. Мы не дергаем учителей по любому поводу. С предметниками можно общаться только через электронный дневник или прийти на встречу в то время, о котором мы договоримся.
Кроме того, я ввела должность тьютора. Это человек, который сопровождает ребят с 9 утра до конца учебного дня и наблюдает за каждым из них. Это доверенный взрослый, наставник и адвокат — он имеет право сказать учителю или администрации «Мы не будем так делать», если он видит, что это в пользу ребенка. Это человек, который помогает каждому ученику выстраивать отношения с самим собой и с миром. Например, в конце каждого дня тьютор проводит круг рефлексии на 15 минут: дети выгружают все накопленное за день, а он помогает это переработать.
Также тьютор взаимодействует с родителями. Он может дать честную обратную связь. Например, если он видит, что ребенок постоянно к третьему уроку засыпает (а тьюторы по каждому учащемуся ведут лист наблюдений), то он поговорит с родителями про режим дня и зависимость от гаджетов.
Еще одна практика, которая отличает нас от других школ, — мы составляем индивидуальный профиль ребенка при поступлении, получаем согласие родителя на корректировку дефицитов и усиление профицитов, зашиваем эти договоренности в контракт. Каждый учащийся проходит пять диагностик, и перед началом года мы проводим установочные сессии с учителями и тьюторами, показываем, какой перед ними класс, какие в нем дети. В течение года родители получают по 4 отчета.
Глубокая проработка индивидуального трека каждого ребенка — важная составляющая «Макарун». Для меня это стало еще одним подтверждением, что школа — это не просто место, где надо сидеть и учиться, это микромодель мира, поэтому здесь обязательно должно быть воспитание и личностное развитие.
Что касается травли, мне кажется, в последний раз что-то похожее было в 2019 году. Возникшую ситуацию мы купировали сразу. У нас есть два типа работы с конфликтами. Первый — прояснить ситуацию здесь и сейчас, если дети сами не справились. Это умеет делать любой взрослый в школе. Пара таких кейсов, и дети научаются делать это сами. Второй — медиация. Ее мы проводим в сложных критических ситуациях. Медиация может быть на уровнях ребенок-ребенок, родитель-ребенок-родитель-ребенок, родитель-родитель, сотрудник-сотрудник. Академический директор и все тьюторы обучены технике.
Все мои дети сейчас учатся у меня. Старший окончил восьмой класс, средний — третий, а младший — нулевой. Моя мечта — распространять идеологию и философию школы «Макарун». Она не какая-то уникальная — она здоровая. Частично моя мечта осуществляется прямо сейчас: моя команда помогает корпоративному заказчику открыть школу в Красногорске на 6000 квадратных метров. Мы должны сделать все под ключ: от стен и закупок до подбора и обучения педагогов. Так мы тиражируем наш опыт.
Материалы по теме:
- «Мама, я порезала себе руку»: история о том, к чему приводит поощрение травли в школе
- Что происходит с классом, когда учитель — эмоционально незрелый человек
- «Напомните учителю о педагогической этике»: что мешает преподавателям, ученикам и их родителям понять друг друга
Если вам нравятся материалы на Педсовете, подпишитесь на наш канал в Телеграме, чтобы быть в курсе событий раньше всех.
Подписаться
