ЛЮБИМАЯ КРАКАЗЯБРИНА

Без рубрики

Кривоносова Марина Григорьевна - учитель гуманитарно-эстетической гимназии № 11 г.Дубна Московской области

Удивительное вместилище жизни двор. Тут дружили и бились, любили и ненавидели, жалели и мстили, помогали и презирали, осмеивали и восхищались. Когда-то он был просторным и зелёным. Теперь рукотворное фырчащее стадо просачивалось, занимая каждый пятачок, отчего вспоминалось: «…и жмутся к домам машины как зябнущие щенята». По утрам «щенята» разбегались, а вечером пропихивались, успокаиваясь под кронами больших деревьев. Зелёные исполины терпели вездесуйных четырёхколёсных тварей на своих мощных оголённых вздувшихся венах-корнях. Часть деревьев, заезженная совсем, засыхала, сдаваясь на милость нахальных существ. А другая густо шелестела летом и ярко-желтой круговертью листвы восхищала осенью

Самой заметной была удивительная берёза. Огромная, мощная, раскидистая. Её ветки напоминали хоботы огромных слонов. На раструбах кожа складывалась наморщенным лбом. Я гладила эти складочки, ощущая их шевеление. Стоя под кроной, можно было разглядеть замысловатые извивы мощных веток-хоботов-рук, топырившихся на полдвора. Однажды, поглаживая её шершавый широкий ствол, я назвала её ласково «растопыра», «краказябра!». Потом себя поправила: «Нет, не краказябра. Берёзина-краказябрина!» Мысленно нараспев по слогам пропела: «Бе-рё-зи-на кра-ка-зяб-ри-на!».

             Она, широкая, могучая, шелестела надо мной, и я казалась себе маленькой девочкой из сказки, прятавшейся с братом от погони. Огромные вислые ветви обнимали, шептали, успокаивали. Как здорово разглядывать и ощущать замысловатую шероховатость кожи её ствола! От прикосновений к ней по телу пробегала дрожь. Краказябрина была хороша в любое время года. Зимой она стояла в замысловатой устремлённой к небу наготе, снисходительно позволяя любоваться изяществом изгибов своего мощного тела. А весной она торопливо прикрывала свою красивую наготу изумрудной дымкой. Дымка волшебно превращалась в заматеревшую тёмно-зелёную листву. Осенью она опять была хороша до невозможности, когда стояла ярко-желтым облаком, не желая расставаться с роскошным нарядом. Пронзительные осенние вихри безжалостно срывали её изысканный наряд. Положив руку на мокрый огромный ствол, я чувствовала уход берёзины в зиму. И зима одевала мою любимицу в сказочные одежды. Выходя во двор, я искала её взглядом. Привет, красавица. И можно бежать жить дальше.
            Я любила её снимать. Фотосессии случались, когда восторг от её красоты переполнял. Но снимки не нравились. Стоя под кроной, я долго водила объективом от корней до верхушки, стараясь охватить мощный размах. Но ветки убегали и прятались в небесной выси. Не схватывались ни её мощь, ни замысловатая красота. Но желание запечатлеть любимицу было неистребимо. Каждый раз, снимая, открывала что-то новое. Это приводило в восторг. Покидая двор, я непременно посылала ей прощальный взгляд. Возвращаясь из странствий, искала глазами краказябрину.
            Казалось, люди, машины, двор пришли к хрупкому согласию, примирившись с занятостью пешеходных дорожек машинами. Куда их деть, раз уж они есть?

С внуком мы вошли во двор, и я, по привычке, бросила взгляд на свою любимицу и застыла: краказябрина дрожала каждым листиком под визг бензопилы. Там, стоя, хрустя, медленно падала моя берёзина. Пакет выпал из моих рук, и я побежала к ней. Мужик из породы «братков» победно смотрел на поверженное им дерево. Вечерами он, гордо восседая на сверкающем чёрном джипе, лихо летел по двору: разбегайся, мелкота.

Я с силой толкнула его в спину. Мужик удержался на ногах, медленно перевёл недоумённый взгляд с упавшего дерева на меня и пошёл, наставив пилу, в мою сторону:
- Ты чо, тётка?! С дуба рухнула?

     - С этой берёзы! Ей лет больше, чем нам всем, а ты... Ты её сажал, жлоб? Никому она не мешала столько лет, а тебе помешала? – Кричала я сквозь слёзы.
      - А ты что ль сажала? Я это место купил. Что хочу с ним, то и делаю, - нагло заявил браток.
    - Так это ты для своего жоповоза место расчищаешь? – Возмутилась я, кивнув в сторону сияющего джипа. Вокруг собрались люди. Мужчина, сосед лет пятидесяти, произнёс:
      - Он думает, раз уплатил, то всё можно.
      - Плати, и тебе будет можно, - нагло усмехнулся мужик.
      - Дай таким волю, всё в асфальт закатаете, - сказал сосед
      - Ты мать родную, небось, так же спилишь, - в запальчивости крикнула я. Браток, разозлившись, не нашелся чем ответить, кроме:
      - Да пошла ты…

     И цветистым трёхэтажным указал мне путь. На что сосед пригрозил:
     - Но-но, ты тут не шибко-то. Самого туда отправим.
     Мужик огрызнулся и со словами «да пошли вы все…» исчез.

Берёзина, огромная, мощная, беспомощно лежала на детской площадке, ветерок теребил ещё упругие листики. Я присела на её белеющий шершавый ствол. Она, содрогалась и плакала под моими ладонями, неслышно прощаясь. Мои пальцы потянулись к складчатой коже ветки-хобота. Жизнь из краказябрины уходила. Я вспомнила сытую морду братка. Хотелось лупить эту сытую морду. Кричать и лупить, лупить и кричать. Бездушная скотина! Я закрыла лицо руками и слёзы, просачиваясь сквозь пальцы, капали на белую шероховатую кору.

      - Бабушка, пойдём! – Потянул меня за рукав внук. Мы медленно, не оглядываясь, побрели к подъезду.
      Не находя себе места, я села за компьютер. Вот и она. На фото по-прежнему топырились роскошные ветки-хоботы. Снимки казались прекрасными:
      - Ну, посмотри, разве она не красавица… была? – зажатым голосом спросила я внука. Мальчишка угрюмо промолчал, вздохнув в ответ.

   Утром, стараясь не смотреть на проплешину в полдвора, услышала:
     - Полиция говорит, поджог.
     Догадка заставила меня рвануться к берёзине. Вместо неё лежала огромная чёрная головешка, а рядом чёрный остов джипа. В душе тренькнуло:
      - Эх, люди-человеки!

Вернувшись из отпуска, я не смотрела туда, где когда-то жила моя берёзина. Квартира пахнула на меня родным духом. Щёлкнув выключателем, застыла: на меня с огромного постера смотрела моя берёзина-краказябрина.