К другим статьям
У меня аутичный синдром, и я сначала ходил в обычный детский сад, а потом в обычную школу. Сейчас я заканчиваю вуз, но хочу рассказать о своем опыте ученичества, потому что знаю: в школах хватает детей с такими же особенностями, как у меня, и знаю по своему опыту, насколько им нелегко.
Начальная школа
Диагноз Синдром Аспергера (нет, это не болезнь, это особенности развития аутичного плана) мне поставили врачи, когда мне было уже 9 лет. До этого, по рассказам родителей, врачи утверждали, что у меня просто есть особенности характера. Я к тому моменту учился в начальной школе, в которой мне очень повезло с учителем: она, как должное, принимала все мои «особенности», не давила и вообще делала самое главное – не очень меня донимала.
Сейчас я понимаю, что «особенностей» у меня тогда хватало. Я пришел в первый класс, умея бегло читать, хорошо считать и писать печатными буквами. Я к тому моменту прочитал несколько «Авантовских» энциклопедий и был страстно увлечен астрономией. На уроках мне было очень скучно, как правило, я на них либо спал, либо читал свои книги. Поскольку память у меня хорошая, то уроки я делал минут 15 в день. В начальной школе учился на все пятерки. Но за 4 года так и не запомнил имена своих одноклассников, не научился играть в коллективные игры, не понял, что такое субординация, а самое главное – не научился учиться. И все это мне сильно вышло боком в средней школе.
Первые сложности
После окончания начальной школы я поступил в гимназию, в которой было обучение с 5 по 11 класс. В гимназии был школьный психолог, и моя мама обратилась к нему в самом начале. Психолог ничего не знала про синдром Аспергера, а мамины объяснения не стала слушать, спросив только, точно ли я психически нормален?
Пятый класс я продержался на базовых знаниях, мне их вполне хватило, чтобы, совсем не напрягаясь, проучиться год на «четыре» и «пять».
С одноклассниками я не общался, я не знал, как это делать, а главное – зачем. Меня, конечно, донимали. И смеялись надо мной, и издевались. Меня это сильно не трогало, я лишь раздражался, что вся эта возня меня отвлекает. На переменах я либо читал, либо обдумывал то, что прочитал до этого.
Самое сложное для меня было – социальные ситуации. Я никогда не понимал, как себя надо вести, что говорить, а что нет, почему нужно слушаться учителей, почему я не могу положить голову на парту на уроке и поспать, если хочется спать. Я не понимал шуток. Все принимал за чистую монету. У меня были странные, по общему мнению, привычки: я не мог говорить, стоя на одном месте, мне обязательно нужно было прохаживаться (я и сейчас не могу говорить, не двигаясь), поэтому с ответами у доски были проблемы: все учителя требовали, чтобы я не шевелился, не ходил, отвечал, «как положено».
Вот это «как положено» были для меня самыми страшными словами, потому что я никогда не знал, «как положено» вести себя в той или иной ситуации. По вечерам мы с мамой составляли для меня учебник приемлемого обществом поведения: она расписывала какие-то ситуации, объясняла, как лучше всего себя в них вести, а я для себя записывал. Наши эти вечерние разговоры иногда затягивались на часы, потому что я не понимал, протестовал, требовал логического обоснования каждому, приведенному мамой рецепту.
Почему в столовой нужно обязательно сидеть со своим классом, а не в одиночестве, если есть свободные столы?
Почему учителю нельзя на уроке сказать, что он ошибся, если он и вправду ошибся?
Почему здороваться всегда первым должен младший со старшим, даже если старший увидел младшего первым, а младший еще старшего не видит?
Почему, если ученик опоздал на урок, его ругают, а, если учитель опоздал, то ему ничего на эту тему нельзя сказать?
Почему я должен тратить время и учить песню для урока музыки, если я не люблю и не хочу петь? И т.д.
Я всего этого искренне не понимал. И таких вопросов у меня возникало множество.
Проблемы в учебе
В шестом классе я скатился на «тройки» и «двойки», потому что базовых знаний уже не хватало, а учиться я так и не научился. Я по привычке не особо утруждал себя выполнением домашних заданий, а хорошая память в одиночку уже не спасала. Родители пытались со мной бороться, взывали к моему самолюбию, но у меня не было самолюбия. Меня не задевали «двойки», они меня расстраивали только потому, что они огорчали родителей. Методом проб и ошибок я подобрал для себя режим учебы, который и меня устраивал, и результаты которого устраивали учителей и родителей. Я первые месяцы четверти не учился, за 2-3 недели до окончания четверти откладывал на потом все свои интересы и «спасал» положение с оценками по всем предметам. В отличники я, конечно, не выбивался, но хорошистом по итоговым оценкам был.
С одноклассниками я все также не общался. Друзей у меня не было (и сейчас нет). Я постоянно попадал впросак в вопросах взаимодействия с людьми.
И да, у меня были интересы, которые никак не были связаны с учебой, но которые захватывали меня полностью. Много лет меня интересовала тема транспорта. Я прочитал много книг, я изучил множество сайтов на эту тему, я «знал в лицо» все модели поездов, электричек, вагонов, автобусов, трамваев и т.д. Я знал, в каком году какая станция московского метро была открыта. Мне это было интересно, поэтому, вернувшись после школы домой, я до ночи читал, смотрел, изучал, рисовал схемы железнодорожных путей и составлял расписания. Какие уж тут уроки?
В начале 7 класса моим учителям наскучил мой режим учебы, и начались с ними конфликты. Решение нашла мама: она посоветовала мне извлечь выгоду из моих разнообразных интересов и включиться в проектную деятельность. Я это сделал, и этот совет помог мне без особых проблем доучиться до конца 11 класса. Несколько раз в год я делал разнообразные проекты, от гимназии меня с ними отправляли на всякие окружные, городские и всероссийские конкурсы, я получал на них призовые места и привозил в гимназию грамоты и награды. Поэтому меня оставили в покое и позволили учиться так, как я хотел. Забежав вперед скажу, что я прилично сдал ЕГЭ, поступил на бюджет в выбранный вуз и через год получу диплом переводчика.
Взгляд назад
Я не могу сказать, что 11 лет учебы в школе были для меня 11 мучительными годами. Не так уж сильно я и страдал. Но было нелегко. Нелегко, когда донимали одноклассники, а я не понимал, зачем они это делают и как себя вести, чтобы они прекратили. Нелегко, когда учителя злились на меня за то, что я делаю что-то не так, «как положено». Нелегко, когда по три недели в конце каждой четверти приходилось разбираться в том, что было совсем неинтересно, учить то, от чего было скучно, набивать руку на решении задач, которые, я точно знал, мне в дальнейшем никогда не придется решать.
А сложнее всего было регулярно находиться внутри ситуаций, которые казались мне совершенно абсурдными при том, что все остальные воспринимали их как само собой разумеющееся. Самый яркий пример – открытые уроки. Сначала мы несколько уроков репетируем, потом приходят какие-то люди, мы делаем вид, что нам все в новинку, что нам очень интересно, что мы – умные и продвинутые дети, которые ловят все на лету, жутко мотивированы и активны, а сидящие на задних партах гости делают вид, что нам верят. Можно ли придумать более абсурдное занятие на 45 минут, чем вот это? Мне каждый раз было ужасно неловко, стыдно от идиотизма происходящего и я чувствовал себя ущербным, потому что все остальные свои роли разыгрывали почти с удовольствием.
Подводя итог
Школьникам с разнообразными синдромами и особенностями жизненно необходима помощь профессионального школьного психолога, который мог бы поддерживать и направлять ребенка, объяснять учителям, что то или иное поведение такого ученика – это не дурь, а проявления его синдрома. Без такой помощи возможно, как показывает мой пример, но очень непросто.
