Конец учебного года - самое подходящее время для рефлексии. Учителя вспоминают произошедшее за 9 месяцев, анализируют, делают выводы. Вот и учитель Ирма Сергеевна в социальной сети "ВКонтакте" написала о том, что вспоминается, анализируется и понимается.
В августе, когда энтузиазм выплёскивался далеко за пределы разумного, а под крышкой черепа было тесно от инновационных педагогических идей, в моём лексиконе было мно-о-ого ругательных слов. Например, «границы»: страшная гадость и вселенское зло, посягательство на свободу личности, Большой Брат, тоталитаризм и всё в этом духе. Хорошему учителю границы полагалось исключительно ломать. Как говорится, «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». «Затем» было радужно и туманно, но в нём точно никто никого ни в чём не ограничивал.
А потом случилась школа.
Причём случилась она не щадяще-постепенно, а как-то сразу вся: с уроками в пяти параллелях; с классами по тридцать человек – не шумными, а очень шумными; с родительскими собраниями; с рабочими программами, расписаниями лабораторных работ и, конечно, классным руководством. С формальной точки зрения последнее даётся мне особенно плохо: я только к третьей неделе заполнила журнал, не успеваю ходить с детьми на завтрак, не делаю таинственную "рассадку-по-партам-чтобы-они-не-шумели", даже не ругаю их за двойки (да что там: я и знаю-то только про те, про которые они мне сами рассказывают. Но об этом – тсс!). Гордыня моя усмирилась, и я, к счастью, не бегу ломать границы направо и налево, как собиралась поначалу. Я просто слушаю. И даю себе время подумать над ответом.
***
Классный час. Успокаиваю ябед: не надо мне тут, мол, жаловаться, пусть Арман сидит с ногами на стуле, если ему так удобно. Слышу ехидный вопрос, заданный из чистого чувства противоречия: "Что, и на парту лечь можно?". Вдох, выдох – думаю. "Можно", - говорю. Шок, ужас, непонимание. Через полминуты все лежат на партах, и мы обсуждаем предложение Саши сделать для школы стенгазету. А потом ребёнок пишет в анкете Марии Леонидовны, что самое его любимое занятие в свободное время – это классный час.
Грядёт священная Большая Перемена. Заранее предвкушаю, как запрусь в кабинете и воткну в уши наушники – не музыки ради, а блаженной тишины для. Но через две секунды после звонка в класс прибегают мои – общаться, обниматься и шуметь, они ведь соскучились! "Ой, Ирма Сергеевна, а чьи это тетрадки? А это чьи листочки такие разноцветные? Ой, тут подписать надо – а можно нам?". Вдох, выдох – думаю. "Что, хотите сделать? Точно? Это ведь для восьмиклассников, это очень-очень сложно!". Выхватывают у меня из рук листочек и принимаются что-то строчить. А потом я проверяю, и всё подписано абсолютно верно.
Перемена поменьше. Ребята из разных классов толпятся у шкафов и облизываются на микроскопы. "Мож...?" – мальчик даже договорить свой вопрос боится – микроскопы новые и дорогие, кто ж их трогать-то разрешит? Вдох, выдох – думаю. "Можно". Щедрым жестом отрываю лист от комнатного растения (благо, коллеги не видят!). И сажусь проверять домашние работы, потому что там уже без меня люди освоились, покрутили все колёсики и теперь рассматривают растительные клетки.
Пятнадцатая минута урока. Пятиклашки послушно записывают в тетрадь среды обитания живых организмов, пыхтят, и видно, что очень страдают. "Что приуныли?" – спрашиваю. С последней парты, робко: "А можно нам поиграть?". Думаю. "Ну давайте играть. Я называю кого-нибудь живого, а тот, на кого я покажу, должен поселить его в одну из сред обитания. Колибри!". Ребята выбегают к доске с горящими глазами, а потом тихо, по одному, подходят на перемене и просят, чтобы вместо какого-нибудь другого предмета была ещё одна биология, ну пожалуйста, мы даже две домашки в неделю готовы делать.
***
И внезапно оказалось, что если подумать – то можно кучу всего, потому что непонятно, зачем запрещать. Когда мы пишем контрольные, я не ношусь угорелым цербером по классу: всем можно общаться со всеми, только шёпотом. Чтобы при этом у учеников работали мозги, приходится делать тридцать разных вариантов, но оно того стоит: вместо войны у нас сотрудничество, и никто не идёт в класс как на расстрел. Если невмоготу, во время урока можно постоять и даже попрыгать. Когда работаем по одному, можно жевать булку или слушать музыку с телефона. Если не хочешь говорить, можно выйти и написать ответ на доске. И наоборот.
Случаются и тяжёлые вопросы. «Ирма Сергеевна, а можно, я его пну?». Вдох, вы-ы-ыдох. Ирма Сергеевна до паники боится насилия – такие вот у неё тараканы. Но она давит непроизвольное желание обмотать агрессора скотчем и заставляет себя подумать. «А ваш товарищ как к этому относится?». Товарищ обычно против. А у нас в классе – зона взаимного уважения, и нарушать личные границы нельзя, это правило мы принимали все вместе. Так что вопрос оказывается исчерпан.
Но свобода – штука, прекрасная именно по причине своей непредсказуемости. И по той же причине невыносимо отвратительная. В какой-то момент товарищ уверенно сказал, что он совсем не против, а вовсе даже за. Внутренне я покраснела, побледнела и позеленела одновременно, но голос мой всё-таки не дрогнул: «Тогда можно». Ну, тут один другого, конечно, пнул. Случился акт насилия, которого я так боюсь. Мир почему-то не рухнул. Просто двадцать три человека посмеялись секунд пять и вернулись к строению мицелия.
Пересаживаться у нас обычно можно. «А можно сесть за ваш стол?». Вдох, выдох – думаю. «Нет, нельзя», – «Почему?». Меня категорически радует это «почему» – значит, мы в диалоге, мы на одной волне. Раньше не спрашивали. «У меня тут лежат материалы для урока. Если вы туда сядете, мне будет неудобно до них доставать, и урок затянется». Тяжёлый вздох: «Понятно. Ну ладно». Человеку грустно, но не обидно – всё по справедливости.
Может, когда-нибудь мы дорастём и до вопроса «А почему можно?».
***
В итоге я всё-таки сделала то, против чего так рьяно выступала: понаставила границ – мама, не горюй! У нас нельзя списывать с учебника. Когда-нибудь я напридумываю заданий, в которых и учебник не поможет, но пока – нельзя. У нас обязательно надо смотреть на говорящего. Потому что если ты на него не смотришь, у тебя в голове что угодно, но только не его слова. Говорящего нельзя перебивать. Потому что никому не хочется, чтобы перебивали его.
Около пяти «надо» и пара десятков «нельзя». Но ребята подходят на перемене и говорят: «Вы – самая добрая учительница. Всё разрешаете!» – «Неправда. Кричать запрещаю. Брызгаться друг на друга водой запрещаю. Попрыгунчик кидать…» – «Ну это совсем не то!». Я улыбаюсь.
Сколько же границ – нормально? Я начинаю подозревать, что сколько угодно. Мне, например, плевать, пишут ли ребята в толстых или тонких тетрадках, в клеточку или в линеечку, чёрной ручкой, синей, шариковой, гелевой, фломастером или восковым мелком – да хоть углём пусть чертят, лишь бы всё правильно. А моя коллега-математик сразу предупреждает, что на уроке понадобятся ручки четырёх разных цветов. Свой цвет есть у теории, задач, определений и чего-то там ещё. Человек знает, зачем, – и я уверена, что её ученики совершенно не чувствуют себя ущемлёнными.
В школе постоянно натыкаешься на границы. Одни сковывают, давят, душат. Другие – организовывают, направляют и помогают. Но какая бы огромная пропасть ни лежала между ними, она каждый раз удивительным образом укладывается в один вдох, один выдох и одно «подумать».
